Неточные совпадения
Отец Райского велел даже в верхнем саду выкопать
ров, который и составлял границу сада, недалеко от того места, где начинался обрыв.
«Приятный город», — подумал я, оставляя испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей,
рвал шляпу и шинель. Кучер, едва видя на шаг перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего
отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Всего более раздражен был камердинер моего
отца, он чувствовал всю важность укладки, с ожесточением выбрасывал все положенное другими,
рвал себе волосы на голове от досады и был неприступен.
— Дочь, Христа ради! и свирепые волченята не станут
рвать свою мать, дочь, хотя взгляни на преступного
отца своего! — Она не слушает и идет. — Дочь, ради несчастной матери!.. — Она остановилась. — Приди принять последнее мое слово!
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая сестер от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к
отцу и заберет в руки все тятенькино хозяйство, а тогда пиши пропало. От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно
рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
Вот эта-то глухомань и была для маленькой Маши ее детским садом, куда она вылезала из окна вровень с землей.
Отец, бывало, на репетиции, мать хлопочет по хозяйству, а Машенька гуляет одна-одинешенька.
Рвет единственные цветы — колючий репей и в кровь руки исколет. Большие ливни вымывают иногда кости.
Я плакал, ревел, как маленькое дитя, валялся по полу,
рвал на себе волосы и едва не изорвал своих книг и тетрадей, и, конечно, только огорчение матери и кроткие увещания
отца спасли меня от глупых, безумных поступков; на другой день я как будто очнулся, а на третий мог уже заниматься и читать вслух моих любимых стихотворцев со вниманием и удовольствием; на четвертый день я совершенно успокоился, и тогда только прояснилось лицо моего наставника.
Отец высылал навстречу нам несколько человек верховых людей с фонарями, но буря
рвала из рук и гасила фонари, да и ни люди, ни лошади никак не могли отбиться от дома.
Одна Лиза, — которая осталась после
отца пятнадцати лет, — одна Лиза, не щадя своей нежной молодости, не щадя редкой красоты своей, трудилась день и ночь — ткала холсты, вязала чулки, весною
рвала цветы, а летом брала ягоды — и продавала их в Москве.
Для этой цели он бил товарищей, грубил начальству,
рвал учебники и целый день лгал то учителям, то матери, не лгал он только одному
отцу.
— Я уйду навсегда из твоего дома! — выкрикивал Цирельман, задыхаясь, и его тонкие, длинные пальцы судорожно
рвали ворот лапсердака. — Я уйду и не призову на твою голову отцовского проклятия, которому внимает сам Иегова; но знай, что со мною уходит твое счастье и твой спокойный сон. Прощай, Абрам, но запомни навсегда мои последние слова: в тот день, когда твой сын прогонит тебя от порога, ты вспомнишь о своем
отце и заплачешь о нем…
За одною пуговицею последовала другая, третья: особа их
рвала,
рвала с солдат и, наконец, в неистовейшем бешенстве бросилась на самого моего
отца с криком...
Прекрасный сад ее
отца, Птолемея, примыкал к большому
рву, за которым начиналось широкое поле.
— Папахен! Она умчала его, — воскликнула она, бросаясь на шею
отца, — а кругом замка
ров с водою, мост не поднят. Бедный Гритлих.
— Папахен! Она умчала его, — воскликнула она, бросаясь на шею
отца, — а кругом замка
ров с водой, мост не поднят. Бедный Гритлих!
А через час она пошла себе
рвать малину, и тогда к садовой ограде подошел в правдивом настроении
отец Платон. Он увидал девушку и заговорил с ней пастырским тоном...